Оптинская Голгофа Юрия Ефимчука

Рейтинг:   / 0

Подробности

Категория: История

Создано 06.05.2014 19:12

Опубликовано 06.05.2014 19:12

Просмотров: 2471

Большая часть благоугодивших Богу и прославившихся умерла незаслуженной смертью, и первый из них – Авель. …Бог попустил это… любя и желая за столь неправедную смерть дать ему… венец.
Святитель Иоанн Златоуст. Беседы о статуях

«Верю, боюсь, хочу жить мудро»^[1]

20 лет назад – 29 апреля 1994 года – в Оптиной пустыни был злодейски убит паломник из Тольятти Георгий Ефимчук. Юноша приехал в Оптину в середине марта с намерением провести в монастыре Великий пост, встретить Пасху и, если на то будет Божия воля, войти в число оптинской братии. Знал ли он, какое число уготовано Господом дополнить ему?

И даны были каждому из них одежды белые, и сказано им, чтобы они успокоились еще на малое время, пока и сотрудники их и братья их, которые будут убиты, как и они, дополнят число (Откр. 6: 11).

В скорбном сердце отца, приехавшего в конце апреля 1994 года в Оптину за телом убиенного сына, запечатлелись оброненные кем-то слова: «Какую же надо было прожить жизнь, чтобы таким молодым удостоиться такой святости?» В нашем православном народе издавна замечено: Бог берет не старого, а готового. Когда приуготовился к мученической кончине кроткий, послушный Юрашик, как ласково называла его мать, и стал, приняв страдания, мучеником Георгием?

Родился Георгий Ефимчук в городе Тольятти 16 декабря 1969 года в день памяти святого исповедника Георгия^[2], тогда еще не прославленного. Родители его, Виктор Константинович и Анна Илларионовна, хотели назвать сына Константином, но почему-то выбрали имя Георгий. Они были далеки от веры и старались, как многие наши соотечественники, не имеющие обетований в жизни вечной, сделать все, чтобы дети их не знали нужды в жизни временной, для чего и трудились не покладая рук.

Дети росли в доброй семье послушными, старательно учились. Отец собирал библиотеку, выстаивая после работы в ночных очередях за книгами. В семье была атмосфера почтительного отношения к культуре. Юру с детства влекла красота и гармония мира. Мать вспоминает, как еще совсем маленьким мальчиком Юрашик радовался всему живому: зеленый лужок в цвету приводил его в неописуемый восторг. Обнимая своим маленьким благодарным существом весь доступный ему Божий мир, он катался по травке, собирал цветы, с любовью даря их матери.

Позже, учась в начальной школе, Юра сам пошел и сдал вступительные экзамены в музыкальную школу, а потом уже сообщил матери, что будет учиться музыке, потому что не знать музыкальную грамоту «так же стыдно, как не уметь читать». (Это было на Украине, в Житомирской области, куда семья Ефимчуков уезжала на четыре года – с 1979 по 1983. Рядом с домом протекала речка Случ. Юра пристрастился к рыбалке, и сколько же радости было, когда он возвращался домой с уловом – маленькими рыбками! Мальчик любил гонять на велосипеде, бывало, и за руль не держался. Не миновало его и увлечение фотографией.)

Музыкальная одаренность, унаследованная от матери, проявилась в любви к классической музыке. Преподаватель по классу фортепиано, Софья Александровна, записала Юру в кружок «Юный композитор». «Помню, был у меня день рождения, и Юра сказал: “Слушай, мама”. Я внимательно слушала. В произведении, которое он исполнял, было что-то определенное, законченное. Я слушала с упоением легкую, вдохновенную мелодию. Закончив, Юра сказал, что сочинил это мне в подарок, я тогда прослезилась от радости», – вспоминает Анна Илларионовна. Ей самой любовь к песне передалась от родителей. Она хранит в своем сердце дорогие для нее воспоминания о том, как пели они с сыном на два голоса: «Ой, сколько он пел, как красиво пел!» Забывшись, Анна Илларионовна начинает напевать легким, чистым голосом – и тут же, запнувшись, останавливается: «Юра ведь отошел от этого, и гитару, с которой не расставался долгие годы, оставил – а затем и вовсе попросил продать. Я, еще не осознавая его духовного перерождения, страшась перемен, происходящих с сыном, уговаривала: “Сынок, ну зачем же продавать? Это же память. Ты же еще будешь играть…” Но он в ответ ничего не сказал». «Юра отошел от этого напрочь и сразу», – подтверждает его отец Виктор Константинович.

Если случалось, что Юру обижали, он не стремился к мщению. Это замечалось за ним еще в раннем детстве

«Просвещен… тот, кто познал горечь сокровенную в сладости мира»^[3]. Кто и когда положил начало просвещению? Родители единодушно утверждают, что всё началось с дружбы Юры с Сашей Петровым. Ныне Саша Петров – иеромонах Феоктист. Отец Феоктист позже, вспоминая, рассказывал родителям Юры, что в школе их сын отличался скромностью. Если случалось, что его обижали, не стремился к мщению. Это замечалось за ним еще в раннем детстве: родители вспоминают, как однажды, когда они еще жили на Украине, к ним пришла девочка и сказала, что Юра плачет под лестницей: его ударил соседский мальчик. Заступалась за Юру старшая сестренка, сам же он, кроткий, терпеливый, был безответен и никогда не жаловался.

Саша Петров, по воспоминаниям Анны Илларионовны, был красивым, талантливым мальчиком; они с Юрой, следуя общему увлечению, начинали осваивать технику единоборств. Заниматься ходили в лес.

После окончания восьмилетки Саша уехал в Загорск, поступил в художественную школу. Вскоре он прислал Юре письмо, в котором писал: «Юрик! Ты больше не занимайся восточной борьбой. Я встретился здесь (в Загорске) с верующими людьми и узнал, что это всё грех. Высылаю тебе икону святителя Митрофана Воронежского. Эту икону благословил отец Наум. Клади икону под подушку. Она тебе будет помогать».

Дед такую надежду имел на Господа, что, пребывая в камере, объявил: «Вот, на днях меня выпустят. Господь за меня ходатайствует»

Советы и наставления друга падали на добрую почву сердца, постепенно возгоравшегося любовью к святыням православной веры. Охотно, след в след шел Юра за своим юным наставником. Но был у него и молитвенник на небесах – прадедушка по линии матери Моисей Прокопович. Анна Илларионовна рассказывала, что он и в годы гонений за веру жил по заповедям Божиим, стремясь передать свой жизненный уклад детям и внукам: «Не признал мой дедушка советской власти. Его преследовали, в тридцатые годы он сидел за веру – и такую надежду имел на Господа, что, пребывая в камере, объявил: “Вот, на днях меня выпустят. Господь за меня ходатайствует”». Вскоре его действительно отпустили, но он и тогда не вступил в колхоз и говорил всем: «Это сатана пришел к власти, я ему служить никогда не буду – я буду служить единому Господу». Вера его была так крепка, что по его молитвам были случаи исцеления.

Моисей Прокопович, прадедушка Юрия Ефимчука

Моисей Прокопович дожил до глубокой старости. Убеленный сединами, с окладистой бородой, он не расставался с Библией, знал ее почти наизусть и часто приводил примеры из Писания, предостерегая от заблуждений своих потомков, простодушно устремившихся в обещанные светлые дали. Однажды внук Коля провозгласил в праздничном семейном кругу: «Дед, ты тормоз коммунизма!» Моисей Прокопович молча надел ему на голову миску с творогом. «Что ж ты, дед, мне весь костюм испортил?» – загоревал Коля. «Чтоб не говорил непотребного», – кратко пояснил Моисей Прокопович, покидая застолье.

«Может, Юра в него пошел, в дедушку?» – предполагает Анна Илларионовна, пытаясь понять ту охоту, с которой следовал Юра за своим другом, постигая азы Православия. Приезжая в Тольятти на каникулы, Саша привозил духовную литературу, проповеди, и они с Юрой, иногда и по ночам, перепечатывали тексты на машинке. Родители Юры, боясь за сына, пугаясь непонятных им в молодом человеке интересов, препятствовали этим тайным занятиям: чудилось что-то страшное. «Темные мы были», – сокрушается Виктор Константинович, вспоминая свои страхи. Анне Илларионовне запомнился сон накануне отъезда Юры в Оптину пустынь летом 1993 года. Ей приснился человек, который, стоя в прихожей, держал над головой раскрытую книгу. Страницы книги были исписаны четкой старославянской вязью. Незнакомец – высокого роста, со светлыми, чуть рыжеватыми волосами, – сказал: «Не вините сына. Он ни в чем не виноват». «Мы ведь, глядя, как Юра в своих интересах все дальше и дальше отходит от обычной жизни, подозревали его – страшно вспомнить! – чуть ли не в употреблении наркотиков, – поясняет Анна Илларионовна. – Прости нас, сынок, Царствие тебе Небесное».

«Не уходить от выбора, не играть в игры и не позировать», – определяет Юрий линию своего поведения.

Между тем Юра закончил школу, поступил в Политехнический институт на электротехнический факультет – но интересы его, судя по дневникам, были далеки от электротехники. Тонкая художественная натура юноши требовала совсем другого. С карандашом в руке перечитывал он Достоевского, Гоголя, Чехова – русскую литературу, склонявшуюся своими вершинами к униженным и оскорбленным. Дневник Юрия пестрит выписками из зарубежных мыслителей: Ларошфуко, Паскаля, Монтеня – он ищет себе собеседников среди умов, известных вниманием к каждому движению сердца. «Не уходить от выбора, не играть в игры и не позировать», – определяет Юрий линию своего поведения. 12 марта 1989 года он принял святое крещение. Вместе с сыном крестился и отец. «Одних к вере случай ведет, – отмечает Виктор Константинович, – а у Юры это с детства постепенно, постепенно начиналось». Постепенно приходил Юрий к вере, но как-то так получалось, что не только родителей, но и близких ему по духу окружающих старался обратить он к Богу, к вере православной.

Гостил Юра в Оптиной у Саши Петрова, бывшего в то время послушником обители, и возвращался оттуда сияющим, утвержденным в своей возрастающей вере, окрыленным любовью к православным святыням. Переполнявшие его сердце любовь, веру, надежду он стремился передать, как некое сокровище, всем близким, друзьям и в первую очередь своим дорогим родителям.

«Надо умереть для мира этого»

Был ли переход от мирской жизни к жизни христианской безмятежным, безболезненным? Так могло показаться только внешне. «Чтобы уйти в мир другой, надо умереть для мира этого», – встречается в дневнике Юры запись, проливающая свет на мучительное подчас состояние его души. В это время он оставляет институт и работает в учебном центре электриком, где подружился с Сергеем П-овым, который пишет в своих воспоминаниях о Юре: «Он был всегда жизнерадостный, всегда улыбался». Но вот черновик письма Юры к отцу Иоанну (Крестьянкину), относящийся к этому же времени:

«Обращается к вам с мольбой человек двадцати трех лет… В 1989 году я крестился… Посетил Оптину пустынь, Троице-Сергиеву лавру, Свято-Данилов монастырь, прикладывался к мощам преподобных Серафима Саровского, Сергия Радонежского, Амвросия Оптинского.

В настоящее время работаю электриком. Я ощущаю окаменелость ума и сердца… смерть души… Смущаюсь своей греховности и глупости… Не хочется быть и умереть злым человеком. Помогите!!!»

Многое было сокрыто «божественной стыдливостью страданья», но боль души, увидевшей себя в свете христианской совести, неизбежна: «И с отвращением читая жизнь мою, / Я трепещу и проклинаю, / И горько жалуюсь, и горько слезы лью…»

Мука прозрения была столь невыносима, что Юра обращается в это же время в больницу, пытаясь с помощью врача избавиться от тяжелого душевного состояния. Этим-то и воспользуются впоследствии органы прокуратуры как поводом для того, чтобы выдать случившееся преднамеренное злодеяние за самоубийство. Как обмирщенному сознанию с его плоской рассудочностью познать болезнь сердца, рождающегося для новой жизни, познать муки духовного роста? «Если тебе становится всё трудней и трудней, то ты на правильном пути», – записывает Юра в дневнике близкую ему мысль. «А жить ему в самом деле было тяжело, – подтверждает мать. – Мир его не понимал, мы [родители] не понимали. Наша жизнь казалась ему лишенной смысла».

Он не расставался с подаренным ему Сашей Петровым большим гипсовым крестом, который носил на груди под рубашкой, и с Евангелием. «Сынок, он же тяжелый», – говорила ему мать. «Мам, а мне с ним легче», – успокаивал Юра.

Родители Георгия у своего дома в Ташле

Работая в учебном центре, Юрий ходил в строящийся тогда Спасо-Преображенский храм. Он с радостью выполнял любую работу и очень полюбил священника Валерия Марченко. С восторгом рассказывал Юра родителям о прихожанах храма, в которых обретал близких по духу людей. Однажды он шел по двору храма, и какой-то молодой человек подарил ему икону Божией Матери «Прибавление ума». Радостный вернулся Юра домой и весело говорил, что вот теперь-то уж у него ум будет прибавляться.

Из воспоминаний Сергея П-ва: «Юра всегда мог расположить к себе людей их светлой стороной. Как-то мы ехали с ним на работу, и зашел разговор о религии. Юра сказал, что каждый христианин должен знать Псалтирь. И стал громко читать псалом, не обращая внимания на то, как на него смотрят…»

Одну за другой оставлял Юра мирские привычки. Как нечто отболевшее, как короста, отставали они от него. В своем стремительном взлете он входил в такие плотные слои духовной атмосферы, где сгорало всё лишнее, пустое, наносное, всё мешавшее преображению души. В это время Юра стал крестным отцом Дианы, девушки, с которой встречался Сергей П-ов. Диана, во святом крещении Дарья, пожелала креститься, чтобы жить по христианским обычаям.

Из воспоминаний отца: «Он [Юра] особенно полюбил образ Святой Троицы. Я привез от своих родителей эту икону, и он молился перед ней, стоя на коленях. Любил читать вслух Псалтирь. В последнее время просил убрать из своей комнаты все постороннее: ковер, гитару. Как будто келью готовил себе. Я говорил ему: “Если ковер убрать, холодно будет тебе к стене прислоняться”. А он так кротко, смиренно просил. Никогда не требовал. Если, бывало, не согласишься с ним, он уж больше не настаивает».

Но в чем был тверд Юрий, так это в том, чтобы воцерковить своих родителей. Он умолил их повенчаться. Как будто знал, что уйдет навсегда, и, болея душой за отца и мать, помогал им утвердиться в вере, вводил их в русло жизни христианской, усыновляя Отцу Небесному, сеял в их душах зерна, дающие всходы в вечности.

Привез Юра из Загорска лампаду, и она часто горела у него перед иконами. К тому времени в красном углу у него находились образы Нерукотворного Спаса, святых мучениц Веры, Любови, Надежды и матери их Софии, преподобного Сергия Радонежского и святого праведного Иоанна Кронштадтского. Любимой же была икона Пресвятой Богородицы «Взыскание погибших». Когда он в последний раз уезжал из дома, то оставил ее родителям, хотя до этого никогда с ней не расставался.

Из воспоминаний матери: «Обвенчались мы в Федоровке. Договорились с отцом Владимиром, и в одно из воскресений он повенчал нас. Когда венчались, я плакала от радости. Мне казалось, все небо видит, как нас венчают. И сынок наш радовался, глядя на нас. Как сказал нам позже отец Феоктист: “Это Георгий ваш дом построил. Ваш семейный дом”. И квартиру нам освятили в день Всех святых, в земле Российской просиявших».

Когда Юра уезжал в Оптину, он наказывал матери: «Мама, если выходишь из дома, то всегда помолись и скажи, повернувшись налево: “Отрицаюсь тебя, сатана, гордыни твоей, служения тебе”. А затем повернись направо и скажи: “Сочетаюсь Тебе, Христе. Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь”. И без этой молитвы^[4] никогда не выходи». «Я так и делаю с тех пор», – заключает Анна Илларионовна.

На вопрос о вере учил Юра родителей отвечать так: «Верую во единую Троицу Отца и Сына и Святого Духа». И показал, где об этом писано в Евангелии, которое, как и всю Библию, просил читать постоянно. Говорил, что вечером перед сном надо просить друг у друга прощения.

В первую седмицу Великого поста, которую благочестивые наши прародители называли неделею чистою, зарею воздержания, Юра взял отпуск и собрался в Оптину. Родители благословили сына иконой Нерукотворного Спаса, и 16 марта 1994 года он уехал из дома. В благословенной Оптиной, в этом «уголке Неба на грешной земле», как назвал обитель один из ее посетителей^[5], потекли одна за другой великопостные седмицы. Благоговейный паломник вошел в «честные дни Святой Четыредесятницы, как в тихую пристань»^[6], оставив позади треволнения житейского плавания, как оказалось, навсегда.

«Тело мое становится всё легче и легче»

В конце поста он напишет родителям:

«Наконец настали теплые солнечные дни. Мы с Сашей [Петровым] ходили на святой колодец купаться (ну, это еще раньше было, когда был снег), ходили на подсобное хозяйство, где пчелы, ходили в храм. Саша здесь дежурит иногда на вахте. Да, когда я приехал, переночевал в скиту, а утром встретил Сашу на вахте: вот такое вот чудо, а потом мне дали хорошую комнату, здесь они называются кельями… Пост подходит к концу, так что скоро, может быть, встретимся. Тело мое становится всё легче и легче, и очень, очень легко дышится. В храме очень красиво поют, наверное, нигде – не наверное, а точно нигде – так не поют красиво и проникновенно, как в Оптиной пустыни. Мои знакомые ребята очень добрые люди и очень воспитанные и мудрые. Мы читаем духовные книги, беседуем. Ребята занимаются резьбой по дереву, очень тонкая и красивая работа. Я помогаю по художеству: что-нибудь обводить, резать, морить… Богослужения здесь необычайно красивые и величественные. Здесь есть чудотворные иконы, мощи святого преподобного Амвросия. Я неоднократно прикладывался. Лекарства, которые ты прислала мне, мамочка, они совсем ни к чему. Чувствую я себя хорошо. Скучаю, шлю большой привет, мои родные… Ваш сын Юрий».

Жемчужною ниткой снизались одна за другой седмицы великопостные: чистая, светотворных постов, крестопоклонная, пятая, отмеченная Великим Каноном – стоянием Марии Египетской, вербная. Подступила Страстная седмица – Великая неделя страданий Спасителя нашего. В Великий четверг братия причастилась. В Великую пятницу на вечерне, когда после Евангельского чтения о страданиях и смерти Искупителя была изнесена на середину храма святая плащаница, когда оружие неизреченной скорби пронзило сердце Пречистой Матери Господа нашего Иисуса Христа, – в это самое время в обители совершилось злодеяние: иглой в сердце был заколот сатанистами Юра – Георгий Ефимчук.

Из письма Нины Александровны Павловой родителям Георгия Ефимчука: «Дорогие и родные мои! …Простите, что долго не решалась написать вам. Так случилось, что мне пришлось познакомиться с вашим сыночком Юрочкой при последнем получасе его жизни. Так пришлось, что мне поручили от монастыря провести… внутреннее исследование обстоятельств убийства… Я много раз принималась за письмо к вам и бросала, не в силах переступить порог боли, но ведь однажды его… надо переступить. Ведь речь идет… о достоянии истории нашего Отечества – новомученике Российском… которого при открытых Царских вратах наряду с императором Николаем и прочими новомучениками ежедневно поминают не только в Оптиной, но и по всем монастырям России. “Помяни, Господи, убиенного раба Божия Георгия и святыми его молитвами помилуй нас!”

«Тут действует сатанинская секта. Действуют они в строго определенное время – ритуально»

…Удивительный был мальчик – и чем больше я узнаю о нем из расспросов, тем сильнее поражаюсь чистоте этой светоносной души!.. У вас счастливый сын – Господь исполнил все молитвы и прошения его: он хотел быть оптинским монахом, хотел остаться здесь навсегда, хотел быть с Господом! И это исполнилось… духом он остался здесь… Как, через какие скорби становятся святыми – вот главный духовный смысл этой трагедии… Тут [в окрестностях Оптиной] действует сатанинская секта. Действуют они в строго определенное время – ритуально: то есть в пятницу, в три часа дня, когда был распят Христос.

…Когда я и мой сын давали показания следователям, поскольку присутствовали при последних минутах жизни Юры, все не подходящее под версию самоубийства сразу вычеркивалось…

…Мой сын подошел ко мне в храме и сказал, что в лесу лежит человек, которому очень плохо, и он кричит: “Мамочка! Мамочка!..” …Потом мы вместе с ним побежали… Юра еще был жив. Там действовала мощная [монастырская] медицинская бригада… Всё, что можно сделать, было сделано… Юра начал отходить, я бросилась в монастырь вызывать “скорую”, чтобы отвезти Юру в реанимацию. Дозвонилась мгновенно. Машин на “скорой” в этот момент не оказалось – все были на вызове.

Амвросиевский колодец возле скита св. Иоанна Предтечи

…В считанные секунды разобрали бетонные надолбы, пригнали транспорт, чтобы везти Юру в реанимацию. Там всё было готово к приему Юры, нас ждали свои православные врачи. Одновременно в лес подогнали монастырскую “Волгу”. “Волга” стояла с заведенным мотором подле Юры. Но не решались прервать искусственное дыхание и перенести Юру, уже понимая, что не он дышит, а монастырские врачи и фельдшера-послушники дышат за него. Было сделано всё. Там полным полком стоял наш монастырский “Афган”, то есть фельдшера, имеющие опыт Афга[ниста]на. И когда решили прибегнуть к последнему – прямому уколу в сердце – и впервые задрали рубашку (она была аккуратно застегнута и заправлена под ремень брюк), то и обнаружили иглу…

Я обошла всех духовников, у которых очень подробно исповедовался Юра, задавая один и тот же вопрос: мог ли Юра покончить с собою? Единодушное категорическое: “Нет!” Самое главное, так сказал наш старец – батюшка Илий: “Исключено!” А старец – прозорливый, он беседовал с Юрой подробно, ведь Юра хотел стать монахом и навсегда остаться в Оптиной, жизнь в миру тяготила его, и с миром его связывала лишь любовь к родителям и боязнь огорчить, как он всегда ласково говорил, мамочку.

…Юра жил в одной келье с оптинским регентом иеродиаконом Серафимом, и о. Серафим говорит о Юре так: “Это был идеальный молодой человек – прекрасно воспитанный, образованный, кроткий. Мы с ним вместе читали Евангелие и святоотеческую литературу, и Юра меня буквально поражал глубиной и тонкостью трактовки. Он пламенел любовью к Господу! Благоговел перед монашеством – и стал бы по своему устроению идеальным монахом. …Кстати, когда были явления наших убиенных братьев, то все их видели в ином чине, нежели они были на земле».

«В ином чине»

Георгий не стал братом и соработником Оптиной, не сподобился монашеского чина на земле, но Господь, Который и «намерение целует»^[7], принял душу, отрекшуюся от этого во зле лежащего мира. По воле Божией он «железом ураняем от сущих зде преставися, к вечным жилищам», где ни звери в человеческом обличье, «ни иная мука, разлучити… возможет любви Христа»^[8].

Когда на вскрытии сделали срез сердца, обнаружили 13 проколов. Иглу убийцы оставили в сердце

Во время последнего его земного испытания мать Юры была дома. Душа ее преисполнилась скорби – вдруг вспомнился ей первый внучек, «который ушел из жизни на шестой день, [он был] как ангелочек», – и она заплакала. «Позже мне стало известно, что в это время убивали моего сыночка», – рассказывала Анна Илларионовна. Он стоял на коленях недалеко от тропки, что идет около колодца преподобного Амвросия, и говорил только эти слова: «Мама, как мне больно… Больно, мама». Когда на вскрытии сделали срез сердца, обнаружили 13 проколов. Иглу убийцы оставили в сердце.

Оптина пустынь. Великая Пятница. Вынос Плащаницы.

По прошествии некоторого времени Виктор Константинович (отец Георгия) увидел сына во сне: «Он, стоя высоко на ступеньках храма и держа в руках свиток, сказал: “Пятница – день значительный”. Такой светлый был сон, всё было ясно кругом».

В Великую пятницу, когда «Владыка твари предстоит Пилату, и кресту предается Зиждитель всех: яко агнец приводим Своею волею: гвоздьми пригвождается, и в ребра прободается… <….> За распинающих моляше Своего Отца, глаголя: Отче, остави им грех сей: не ведят бо беззаконнии, что неправедно содевают»^[9], – в этот день, значительный для всех христиан, перешел к нетленной жизни, приняв страдания, мученик Георгий.

Когда сообщили из Оптиной о случившемся, Виктор Константинович решился сказать Анне Илларионовне о кончине сына только на следующий день. Решено было хоронить Георгия в Тольятти, и Виктор Константинович вместе с крестной матерью Георгия Татьяной Ивановной 30 апреля выехал за сыном. «В метель, в дождь, по незнакомой дороге ночью, – вспоминает Виктор Константинович о том, как он вез домой скорбный груз. – Когда доехали до Рязани, я проверил масло в двигателе и ужаснулся: масла было на донышке, ехали чудом». Из монастыря выехали 2 мая в 10 часов утра, а 3 мая в 6-м часу вечера уже были у подъезда дома в Тольятти. Не занося Георгия в дом, перенесли гроб в машину, которую подогнал одноклассник Георгия Александр, и поехали на кладбище. Перед выездом из Оптиной отец Трифон, помогавший Виктору Константиновичу, дал ему письмо к отцу Герману, служившему в Казанской церкви Тольятти, с просьбой совершить погребение. Отец Герман приехал на кладбище, покойного отпели и около 6 часов вечера предали земле. Хоронили Георгия на пятый день, но никаких признаков тления не было: как будто только что уснул он, – и лишь очень повзрослевшим показался он родителям в последний раз.

Один худенький, невысокого роста, другой средненький, а третий – здоровый, и он спросил: «Вы теперь будете нам мстить?»

«Вскоре после того, как убили сыночка моего, – рассказывает Анна Илларионовна, – приснились мне его мучители. Снилось мне, что я на печке, а по сторонам [незнакомые] ребята. Я и сейчас бы их опознала. Один худенький, невысокого роста, другой средненький, а третий – здоровый, высокий, краснолицый, и он спросил: “Вы теперь будете нам мстить?”

Я ответила, что никогда никому не мстила – и вам не буду мстить. И с этим словом проснулась».

Бывшая в конце апреля в Оптиной пустыни паломница написала родителям о том, что один священник видел незадолго до этого события людей в серых костюмах. Он подумал, что идут какие-то тренировки. Были очевидцы, из местных жителей, которые встретили в Оптиной в Великую пятницу несколько незнакомых человек, и самый маленький из них, худенький, еле ноги волок, дружки схватили его за руку и буквально втолкнули в машину. «Еле шел мальчишечка», – говорит об одном из убийц сына Анна Илларионовна. Это ласково-сочувственное «мальчишечка», сказанное о мучителе сына, потрясает незлобием и высотой христианской души. Но есть в этом сочувствии к не ведающим, что творят, и высшая правда: ведь убийство – урон для убитого лишь с точки зрения криминалистики, а в духовном отношении убийство – нравственная смерть самого убийцы, пролившего кровь неповинную и усыновившего себя через преступление заповеди диаволу, человекоубийце от начала^[10].

«С тех пор, как прободено ребро Владыки, ты видишь тысячи прободенных ребер. <…> Здешние жестокие и невыносимые страдания мученики терпят в течение краткого времени, а по отшествии отсюда они восходят на Небеса, Ангелы предшествуют им и Архангелы сопровождают их»^[11]. «В ином чине» явился Георгий своим близким. Мать увидела во сне небольшую келью и в ней сына в одежде монаха: «накидка такая благородная; стоит возле печки, и котятки около него вьются». На девятый день по кончине Юра на мгновение снова предстал Анне Илларионовне во сне: светлый, веселый, с двумя молодыми юношами возле накрытого стола. Другу Юра приснился «в черной одежде, но лицо было какое-то яркое и даже светящееся, спокойное и наблюдающее. Он молчал. Пораженный его взглядом, я произнес первое, что пришло в голову: “А мне сказали, что ты болеешь”. Он ответил: “Как видишь, я себя хорошо чувствую”. Да, он выглядел хорошо, другого слова не могу подобрать, – но и сейчас вижу это лицо», – рассказывает в своих воспоминаниях Сергей П-ов.

Испытание потрясенных горем родителей было удвоено попыткой прокуратуры выдать случившееся за самоубийство. Когда отец, будучи в Оптиной, давал показания в прокуратуре города Козельска, он, далекий от криминалистики человек, подсказывал путь поиска, разумно предположив, что среди убийц-сатанистов должен быть медработник, потому что человеку, не сведущему в анатомии, невозможно так точно попасть в сердце. Отцу ответили позже письменно: «Медики не виноваты, вы зря их обвиняете». Особенным цинизмом отличался допрос матери Георгия: дело было передано в Тольятти, и Анне Илларионовне пришлось отвечать на заранее заготовленные вопросы, смысл которых сводился к тому, чтобы мать признала, что ее сын – самоубийца. Понимая, что именно это от нее и хотели услышать, Анна Илларионовна до сих пор не может понять сознательной жестокости женщины-прокурора: было ли это непостижимое для доброго человека обычное равнодушие при исполнении обязанностей или же изощренный прием, имеющий целью сокрытие убийц? «Бог им судья», – говорит Анна Илларионовна равно как об убийцах сына, так и о следователях, не щадивших родительского сердца.

Так случилось, что именно в то время, когда в Оптиной шло следствие, в монастырь приехала съемочная группа программы «Русский мир». Ведущие программы Алексей Денисов и Борис Костенко рассказали, что «в 1993 году, мы, приехав в Оптину, хотели снять фильм о празднике Светлого Воскресения, но оказались свидетелями страшной трагедии: в Пасхальную ночь были убиты три монаха: иноки Трофим, Ферапонт и иеромонах Василий… Но даже в страшном сне мы не могли себе представить, что нас ожидало на этот раз. Приехав на Пасху через год после оптинской трагедии, мы были вынуждены сделать репортаж о другом преступлении: в Страстную пятницу при весьма загадочных обстоятельствах здесь вновь произошло убийство: иглой в сердце был заколот молодой паломник Георгий Ефимчук. Появившаяся в первые дни после случившегося версия о самоубийстве впоследствии была официально отвергнута. Вывод однозначный: совершено преднамеренное убийство. Несколько человек даже слышали, как Георгий просил о помощи. Всё произошло около 4-х часов дня. Обследование тела убитого показало, что он умер от множественных уколов, нанесенных длинной иглой. Ее вытащили из сердца убитого.

Оптинский крест на могиле мученика Георгия

Монахи говорят об этом убийстве как о ритуальном. Большинство наших газет и телевидение, как обычно, промолчали, и лишь некоторые в своем сообщении поддержали версию о самоубийстве».

«В 1994 году, когда не стало сыночка, как-то днем мне почему-то захотелось включить телевизор, хотя мы уже не смотрели в это время никакие передачи, – вспоминает Анна Илларионовна. – Но я включила, затем выключила, опять включила – и вдруг слышу сообщение о нашей беде. Я слушала, хотя было очень больно. Сообщили сам факт происшедшего, без комментариев. До сих пор не знаю, почему я включила телевизор именно в тот момент».

Накануне восьмой годовщины со дня смерти Георгия Анне Илларионовне приснилась незнакомая женщина, которая говорила ей о сыне. Увидев вскоре после этого икону блаженной схимонахини Марии Ивановны Матукасовой, Анна Илларионовна признала в ней незнакомку из сна – и с тех пор молится матушке Марии.

«Я вот сейчас думаю, – говорит Виктор Константинович, – что нас, великих грешников, сын к вере привел. И ведет, и наставляет». Однажды после похорон Виктор Константинович ехал в Самару и поставил кассету с записью, где Юра поет песню на стихи Пастернака. «Голос его слушаю, остановился на обочине, вышел проверить что-то в машине, и вдруг будто топором по голове, потом по щеке. И я понял, что нельзя уже это слушать, что Юра оставил всё, отошел от мирского и нас не одобряет в этом».

Они втроем подошли, вынули крест, поставили и как пришли, так и ушли – исчезли… Светлые, юные, одинакового роста и возраста

Как-то осенью родители приехали поправить крест на могиле Георгия. У отца в это время разболелась поясница, а нужно было поднять крест, и Анна Илларионовна разгоревалась, что не осилить им это дело. Вдруг откуда ни возьмись три парня – одетые не по сезону, в одних светлых рубашках, без головных уборов – так легко подошли. «Я говорю им, – вспоминает Анна Илларионовна, – “Сыночки, помогите”. Они втроем подошли, вынули крест, поставили и как пришли, так и ушли – исчезли, как дуновение, как легкий ветерочек. Мы даже не заметили, куда они ушли: светлые, юные, одинакового роста и возраста».

Последнее приветствие родителям

Последний привет от сына родители получили уже после его похорон: из почтового ящика выпала пасхальная открытка, отправленная Георгием в один из его последних земных дней. Благая весть о смертию смерть поправшем Господе нашем – его последняя весть родителям, как бы в подтверждение слов из проповеди отца Наума, бережно хранимой Георгием: «Тело тленно и маловременно, а душа божественна и безсмертна и… соединена с телом для испытания и восхождения к Богоподобию», к Жизни вечной, Любви неизреченной.

29 апреля 2014 года