Романисты и ударники – пулемёты на колокольнях

Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 

   «Дела не были уж совсем сфабрикованы», а «репрессии были во многом обоснованы» - что же так потревожило растревоженную грудь, под которой бьётся горячее сердце чекиста Бортникова, разве это военный рапорт – «не совсем уж», «во многом» - где социальный оптимизм?

 Разве в архивах не всё в «топе» и в «вилле»? Разве в папках могут лежать дела беззаконные? – Там всё только нарядно, кудряво и весело – чики-пики и тип-топ. Чем больше архивы «исследуют», тем меньше остаётся расстрелянных – они дохнут ка схваченные морозом осенние мухи. Уж если и были там в допросах какие залитые кровью страницы, так их ещё 60 лет назад вырвали, печка им будет пухом. 60 лет генеральной зачистки, а конца не видно, кажется – чем больше чистят, тем больше остаётся. Какие проблемы сжечь и снести все эти руины особняков, переулков и закоулков старой Москвы, а потом поэтому же адресу возвести всё под евро стандарт силами гастарбайтеров. Ведь никаких препятствий нет. Что это за страшный левиафан СССР, что уже 25 лет бомжи пилят и плавят все эти станки, трубы, корпуса на металл, отправляя его на экспорт, а он не кончается? Какие допотопные гиганты возвели всё это? Может устроить по делам репрессированных гигантский пожар, чтобы мёртвые не хватали живущих и радующихся. Или отыскать на необъятных просторах Родины какое «сукино болото» да и свалить туда все эти долбаные архивы? Остаётся только мечтать: переписать все эти протоколы в соответствии с европейскими законами. В ЧК не было дилетантов – дела вели опытные следователи, которые делились на «романистов» и «ударников» (забойщиков). Романисты сочиняли романы в стиле приключений Рокамболя – брался круг знакомых арестованного (угостив чашечкой чая с сахарком задушевно так посмотреть в его плачущие, загнанные глаза предложить – составьте круг знакомых ваших, которые знают вас с прекрасной стороны и по их показаниям сегодня будете уже в своём раю с родными). А потом сочинялся роман о вредительской деятельности этого кружка – взятые из головы следователя показания рассовывались среди арестованных. Какой смысл бить, мучить этих несчастных, если всё равно «вышка» - расстрел, или 10 лет без права переписки – что тоже расстрел. Некоторые следователи наблатыкавшись на жанре выходили на большую дорогу и оперативный простор. Становились маститыми Советскими писателями и определяли жанр – всякие там байки как действуют в монастырях гнёзда контрреволюции, снимали кино про попов с пулемётами на колокольнях и появлялся новый шаблон для следователей – этакий ремейк. Дела шились (если не клеились) белыми нитками по общей кальке. «Ударники» (забойщики) просто выбивали из заключённых показания, но это тоже был стандарт довольно однообразный – всё те же монахи с пулемётами на колокольнях. Жанр был канонизирован, догматы определены – следователи рисовали свои сюжеты в рамках узких традиций – шаг вправо, шаг влево – расстрел, прыжок на месте – провокация, что тоже расстрел. Так создавались шедевры. Иногда, когда надоест, «романисты» становились «забойщиками» или наоборот – пробовали работать в новых формах. Но был неизбежный шаблон – то что нужно руководству – пулемёты на колокольнях и скрывающиеся под личиной монахов белогвардейцы. Когда агент АНБ Сноуден нарисовался в Москве и поведал страшную тайну: АНБ прослушивает и… даже подглядывает, в Кремле лишь пожали плечами, а Путин как-то цинично, но верно определил: какой смысл АНБ прослушивать переговоры всех, если докладывать они будут сложившееся мнение, которое угодно руководству и которое известно – ведь жанр определён, всё известно. Нужно интересоваться: что для вас важнее карьера или гонения? А поскольку в шпионы идут люди циничные и беспринципные, желающие делать карьеру, то мнение начальника для них несравнимо дороже любой истины и правды, то и прослушивать ничего не надо, а надо угождать. В общем следователь ничего своего написать не мог, а только сценарий. Но раз всё так замечательно, чего же бояться? Ведь платье голого короля так прекрасно – а вот вылезет мальчик и скажет, что-король-то голый. Какая-нибудь бабушка, внучка репрессированных возьмёт и скажет: «Я ничего не понимаю, что вы говорите, но то что вы говорите – ложь, это я знаю: Монахи с пулемётами на колокольнях – да как вам не стыдно». «Ах ты старая…, тоже мне Станиславский нашёлся «не верю» - подумает, но не скажет прожжённый генерал. Ложь не живёт без правды, главное условие жизни лжи – она должна быть правдивой, содержать правду – иначе никто не поверит. А тут тонны лжи и ни грамма правды – романисты и ударники изолгались – «не очко обычно губит, а к одиннадцати туз» - так всё хорошо и перебор – то ли таланта Бог не дал романистам, то ли порох кончился у забойщиков, то ли табачка не нашлось у конвоиров, то ли маслины попались не те, а может маслята на колокольне протухли – так их там не было. Ах, не достреляли, недожали, сдуру не довыдавливали яд… Вино блуда бродит, но пить ещё нельзя – как говорится «Моим стихам, как благородным вином». Вот уйдёт старушка в мир иной, вот устанет караул, вот тогда всё невозможное станет возможным – поверят, пойдут с нами, а кто не пойдёт – тех унесут. Так сказать, «молодые капитаны поведут наш караван» - и в воде мы не утонем и в огне не сгорим, потому что нет нам преград на суше и на море. А пока романы абсурда надо хранить в архивах – они не просто секретны, а сверхсекретны – пустой сфинкс, тайна внутри загадки. Смотри, свет, в котором ты ходишь, не есть ли тьма?

 

Дмитриев М.

 


www.38i.ru